Легенда Ивы: Сон и соль

Vero Pascal

Глава 1

В гладкий деревянный футляр, отполированный душистым воском, Мэй вернула кисть. Каждой она давала свое название еще с тех пор, как стала майко. Кисть для пудры называла «заячий хвост», а тонкую кисть из конского волоса — «взлетающая нить», ею рисовали мягкие изгибы бровей. Пигментные палочки для теней она окрестила «пальчиками»: когда Мэй только попала в школу гейш, они и вправду казались ей размером с мизинец.

«Если каждый день создавать новое лицо, можно потерять свое», — подумала Мэй.

«Гейши почти не меняют макияж, и не зря. Если посетитель чайного домика увидит лицо с опущенными уголками глаз, то поймет, что эта девушка тиха и печальна. Если следующим вечером она нарисует глаза прямые и строгие, мужчина догадается, что сегодня эта девушка размышляет о чем-то: вероятно, она много знает. А если в третий вечер она снова сменит лицо, нарисует игриво вздернутые стрелки, то он решит, что она безумна», ― так ее наставляла Сумико.

Поэтому Мэй всегда прилежно вырисовывала тонкую прямую линию от угла глаза, ей не хотелось изображать ни грусть, ни веселье — это сложнее, чем казаться умной. Ведь, чтобы славиться умом, нужно всего лишь больше слушать и вовремя задавать вопросы. Так делала известная гейша Юки О-Мацу из соседнего окия. У нее всегда было одно и то же лицо, лишь румяна менялись в зависимости от цвета ее кимоно и времени года.

Розовые, как цветки сакуры, — весной; персиковые, как молодые карпы, — летом; малиновые, как кожура сладкого картофеля, — осенью; и красные, как кровь, — зимой.

Мэй любила закрашивать лицо рисовой пастой с помощью широкой плоской кисти, ее она называла «нужная изощренность». Почему так, она сама не помнила. Возможно, потому что нанести белую краску безупречно ровно — это изящное искусство. Иногда Мэй помогала Сумико превращать шею и лицо в девственно-белое поле снега, в чистый лист, на котором умелые и быстрые руки наставницы рисовали глаза и губы.

Но сегодня ей не нужно было становиться гейшей. Она училась примерять чужое обличье, и, кажется, это у нее получалось. Та, что глядела из зеркала, ее пугала. Как далеко она зайдет?

Двери беззвучно раздвинулись, ветер протянулся по деревянному полу, принося с собой запах влажной весенней земли. Пламя в светильниках колыхнулось, кто-то зашел и остановился на пороге.

Девушка посмотрела через плечо.

— Добрый вечер, Мэй. А где Сатоши?

Притворно прикрывшись широким рукавом, девушка бросила лукавый взгляд на парня и, изменив голос, спросила:

— Неужели не узнал меня?

— Сатоши?! — Парень застыл, глаза превратились в круглые чашки для саке. — Это ты?

Мэй не удержала улыбку. Из темного угла пролился смех:

— Хонг, если ты можешь меня спутать с девкой, у нас проблемы.

— Темно было, — пробурчал Хонг себе под нос.

— Мэй, ты хорошо справилась. Можешь не приходить завтра, — произнес тот, что учил девушку менять лица.

Она кивнула, вылила на ладонь хлопковое масло, распределила по коже. Зачерпнув пальцами смесь из рисовых отрубей и древесной золы, принялась смывать грим, изменивший ее до неузнаваемости. Льняным полотенцем, смоченным в теплой воде, стерла чужой облик, затем разобрала прическу и, вернув на место привычный пучок, стала вновь Мэй.

Пока Сатоши потешался над другом, она со всем управилась.

— Я провожу тебя, Мэй, — сказал Хонг, — там уже темно.

— Прошу, Хонг, не нужно, тут близко. Дорогу я знаю.

Мэй отказала ему по одной причине, и у этой причины было имя — два слога: один спокойный, второй мятежный, первый можно было проглотить, как засахаренную вишню, а второй было сложно удержать на языке.

Синоби мог появиться за спиной в любой момент. И Мэй отчего-то подумала, что сегодня он — любой.

— Как скажешь, но не гуляй допоздна. Кто знает, с кем ты столкнешься?

Мэй вспомнился острый взгляд Кадзу и горький запах осенней листвы.

— Не все ёкаи, как ты, безобидны, некоторые не в силах удержать свою тягу к человеческому мясу, — продолжал Хонг.

— Не пугай. Да и не тронут ее, Мэй даже не человек, — сложив руки на груди, произнес Сатоши.

Девушка посмотрела на свое отражение в зеркале. Белая кожа, глаза, нос, розовые губы — вот какой она себя всегда видела, но другие — те, кто знает…

— И все же, Мэй, Хонг прав: если услышишь лязг челюстей за спиной, обращайся лисицей и убегай.

Девушка поблагодарила за совет, попрощалась и, перед тем как затворить дверь, услышала:

— Как думаешь, ёкаи солят человечину, когда едят?

Она вышла в темный весенний вечер и сразу почувствовала прикосновения прохладного воздуха на чистой, еще теплой от воды коже. Снег покинул деревню синоби, но трава еще не проросла. Земля без покрова казалась уязвимой и слабой, как застигнутая за купанием в реке одинокая женщина.

Обнаженные ветви дикой сливы уронили длинные косые тени, исполосовав дорожку, по которой не торопясь шла Мэй. Вечер молчал, раздавался лишь глухой стук ее деревянных туфель и шелест кимоно. Ее теплое дыхание отчего-то сделалось неровным.

«Даже птицы не поют».

Мэй хотела, чтобы мысли ее потекли в другую сторону, но чутье шептало, что что-то не так.

«Хонг просто подшутил в ответ, напугал меня нарочно», — успокаивала она себя.

Мир словно застыл, сердце замерло перед тем, как с сильным упругим толчком выплеснуть кровь. Вместе с тревогой пришла концентрация. Она остановилась, вслушалась в пустоту. Ничего, лишь над головой тихо скрипела душа большого дерева.
«Если Кадзу идет за мной, назовет меня внимательной, похвалит», — подумала Мэй и оглянулась.

Дома испускали мягкий струящийся свет, горящие фонарики затмевали звезды. Но под боком у света всегда ютится тьма. Мэй казалось, что из глубины чернильного мрака на нее смотрят чьи-то глаза, но не те, что она ждала.

«Схожу с ума от усталости, — размышляла Мэй. — Запугала сама себя».

Перед тем как раздвинуть двери дома, она снова оглянулась: мгла подбиралась к хижине дедушки Чонгана. Девушка оставила туфли за порогом и скорее зашла.

— Замерзла? — спросил господин Чонган и огладил бороду. — Весною день всегда обманчив. Губы бледные, как дайкон. Я приготовлю тебе чай.

— С уважением откажусь, дедушка Чонган. И, если я не нужна вам, уйду в свою комнату.

— Иди, дочка. — Господин Чонган вздохнул с недовольством, какое бывает у стариков, когда их не слушаются.

Мэй задвинула за собой тонкую перегородку.

Тусклый свет звезд и луны, проникающий сквозь стены из рисовой бумаги, не мог одолеть тьму. Используя магию, девушка создала иллюзию огня в светильнике. Разделась, свернула кимоно и расчесала шелковые волосы костяным гребнем. Затем легла в холодную постель, зная, что сон не придет к ней сегодня, как не придет и Кадзу.

В голове кицунэ прорастала случайно оброненная колючая фраза.

Мэй даже не человек.

Она бы лучше выпила горький отвар дедушки Чонгана, чем проглотила эти острые слова. Ее глаза увлажнились, а уголки губ поползли вниз, но Мэй спохватилась, расслабила лицо и глубоко вздохнула.

«Умные не печалятся, — подумала она. — Какой глупый повод я выбрала для грусти — чьи-то неосторожные слова».
Ей вспомнилось расхожее выражение: «Женское сердце всегда близко к глазам». Его снисходительно произносили гости чайных домов, рассказывая друг другу о своих женах или дочерях.

Мэй не хотела быть той, над кем потешаются мужчины. Она хорошо запомнила урок, который однажды услышала от наставницы Сумико, когда они прогуливались по рынку, выбирая новые струны для сямисэна.

— Мужчины не терпят плачущих женщин, — говорила наставница. Если они увидят, как ты плачешь, то сначала утешат, а потом перестанут заходить в твой чайный домик. Но есть мужчины, которым нравятся слезы, только не настоящие, а такие… — И Сумико посмотрела на солнце, чтобы глаза раскраснелись, а затем, приподняв брови и приоткрыв рот, взглянула на ученицу.

— Красиво, — отвечала ей Мэй.

— Тренируй перед зеркалом этот взгляд, но используй его редко, а лучше не используй вовсе, если не умеешь. Слезы — все равно что острый нож без рукояти. Использовать его нужно осторожно и применять изящно, чтобы не пораниться самой. Лишь своевременность делает это оружие совершенным.

«Что про меня сейчас сказала бы наставница? Я обучаюсь мужскому ремеслу, а руки у меня огрубели от тренировок. — Мэй потрогала ладони. — Я грущу от мимолетных фраз, я не гейша, не воин, не человек, но и не ёкай. Какие еще имена заберет у меня судьба?»

Она лежала тихо, не шевелясь, как куколка бабочки. Постепенно ее печаль растворилась в безмолвной ночи, и, когда луна поднялась выше, к Мэй наконец пришел сон и обнял, словно долгожданный любовник.

Продолжение первой главы читайте после подписки на книгу!